Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере. - Страница 17

Вдобавок ко всем своим бедам Гитлер пристрастился капать атропин в глаза, что, по его мнению, улучшало зрение. Это, в свою очередь, свидетельствует о масштабах его неврологического заболевания, поскольку в середине 1944 года он прибегал для чтения настенной карты к помощи увеличительного стекла — зрение его резко ухудшалось. Он закапывал по три-четыре капли атропина, иногда каждые полчаса, результатом чего были светобоязнь и сильная головная боль при ярком освещении. Это еще одно физическое объяснение его нелюбви появляться при дневном свете.

Кроме этих таблеток, Гитлер в качестве стимулянта принимал метиламфетамин в комбинации с кофеином к определенной дозой кокаина. Дозировка пилюль, которые он принимал, никак не регулировалась, и потому нет никакой возможности установить точно, сколько таблеток он принимал, чтобы прийти к какому-то определенному заключению. Известно, что передозировка амфетаминов вызывает галлюцинации, но нет никаких свидетельств, что у Гитлера наличествовали такие симптомы.

Тем не менее результатом принятия подобных лекарств могут стать хроническое переутомление, раздражительность, возбудимость и депрессивное состояние, сопровождаемые бессонницей. Действительно, многие наблюдатели отмечали, начиная с 1942 года, растущую раздражительность Гитлера. Он принимал различные таблетки, и ему делали инъекции против бессонницы, результатом чего был беспорядочный и причудливый образ жизни. Его сумеречное состояние достигло своего апогея в бункере, где он устраивал совещания между дневными налетами американских бомбардировщиков и ночными налетами англичан.

Все это накладывалось на огромное умственное напряжение, которое не оставляло Гитлера последние месяцы его жизни и которое повлияло бы на любого человека с любой психикой — будь то больной или здоровый.

Во-первых, даже будучи оторван от реальности, Гитлер был уверен в надвигающемся возмездии: есть свидетельства, что он испытывал острейшее беспокойство насчет того, что если он попадет в руки русских живым, то они выставят его на позор.

В дополнение к этому он все больше страшился того, что его магнетическое воздействие на немецкий народ свелось почти к нулю, с тех пор как ход войны изменился не в пользу Германии. Это само по себе указывает на то, что магнетизм, которым он влиял на свои аудитории, на самом деле являл собой массовую истерию — немцы хотели услышать то, что сидело у них в подсознании, то есть о своем превосходстве, а вовсе не красноречие фюрера. Шпеер отмечал, что «его отношения с народом изменились: их энтузиазм и способность откликаться ему явно стали увядать, а его магнетическая сила над ними каким-то образом стала улетучиваться». Шпеер думал, что это единственная причина, почему Гитлер прекратил всякие публичные выступления. И при этом Гитлер был также уверен в своей увеличивающейся физической неспособности и в том, что если он будет обнаруживать это на публике, то это скажется на его способности держать рейх в своих руках.

Судя по свидетельству Шпеера насчет высказываний Евы Браун и предполагаемых инъекций растертых в порошок бычьих яиц и экстракта семенной жидкости, Гитлер был также чрезвычайно озабочен’ влиянием, которое оказывает его импотенция, и эта озабоченность начала проявляться в середине 30-х годов. Если верить Шпееру, Гитлер уже тогда в отчаянии наказывал Еве, чтобы она нашла кого-то, кто удовлетворял бы ее в сексуальном плане. Это случилось в 1938 году, но эта ситуация по-прежнему волновала Гитлера, и лечение гормонами продолжалось вплоть до последних месяцев войны. Однако весьма вероятно, что на самом деле эти гормональные инъекции были введением в его организм виноградного сахара, поскольку реакция на чужеродные протеины была бы весьма серьезной.

Застойность жизни в бункере влияла на всех, но на Гитлера, вероятно, меньше, чем на других. В бегстве от реальности у него было утешение — его оберегало и использовало трио в составе Мартина Бормана, журналиста Роберта Лея и секретаря нацистской партии Ганса-Хеин-риха Ламмерса. Кроме того, Гитлер все равно оставался в центре внимания. Обращало на себя внимание то, что он давно уже перестал советоваться со своим Генеральным штабом. Ушли в прошлое те дни, когда в компании генералов он изучал четыре или пять огромных карт и поражал генштабистов своей тактической хваткой. Бегство от реальности было выбором самого Гитлера, но это было бегство от неприятных ему фактов, а это характерно для состояния психопатии.

В результате, несмотря на острейшую ситуацию, сложившуюся в Германии, масса времени уходила впустую в ожидании, когда появится фюрер или когда он будет в состоянии принимать решения. Такая ситуация раздражала Шпеера еще в начале 1930-х годов в Оберзальцбур-ге. Он называл такую ситуацию «горной болезнью» — когда все ходят вокруг да около, скучают до слез, не знают, что делать. Однако, поскольку возмездие становилось все более реальным, Гитлер, чье расстройство личности становилось все более очевидным, как и его физическое состояние, должен был принимать решение в отношении самого себя.

Каковы были шансы на то, что Гитлер совершит самоубийство? Свидетельства того, что Г итлер в последние несколько недель в бункере высказывал намерение покончить с собой, не имеет абсолютно никакой ценности, поскольку они высказывались находящимися на подозрении лицами, желавшими выставить себя в определенном свете. Предполагается, что у Шпеера неуверенный Гитлер спрашивал насчет самоубийства, а это указывает на то, что Гитлер почти до самого конца пребывал в нерешительности, однако письменные показания Шпеера изображают Гитлера человеком, принявшим твердое решение: